Небезобидный хоровод

(По поводу «духовно-педагогической» деятельности священника Анатолия Гармаева.)

Уже несколько лет пастыри нашей Церкви и церковная общественность горячо обсуждают принявшую широкий размах педагогическую практику священника Анатолия Гармаева. В рамках Рождественских чтений не раз устраивались конференции по его книгам, люди высказывали свои вопросы, сомнения, недоумения: кто-то с трибуны, кто-то в кулуарах.
Тревожащая многих деятельность свящ. А. Гармаева разбиралась и на I Иринеевских чтениях, занимающихся борьбой с тоталитарными сектами.
В октябре 2005 года вышел сборник статей, подготовленный Отделом по работе с молодежью Смоленской епархии (приложение к газете "Смоленск Православный") – "Учение священника Анатолия Гармаева: педагогическая новация, ошибка или заблуждение?" Весь сборник посвящен критическому разбору социо-педагогической практики и книг свящ. А. Гармаева. Открывается он выступлением Архиепископа Костромского и Галичского Александра, кроме того, в книге содержатся статьи протоиерея Димитрия Смирнова, протоиерея Алексия Уминского, диакона Михаила Першина, иерея Святослава Худовекова, кандидата биологических наук Евгения Мавродиева, профессора, доктора психологических наук Л.Ф. Шеховцовой.
Предлагаемый материал продолжает этот форум.

Небезобидный хоровод

Есть темы, затрагивать которые не хочется никогда. Так не хочется говорить о зле человеческом, о лукавстве, о предательстве, но зато как хочется всем рассказать о красоте земли, о подвиге, о том, что силою терпения и веры что-то было преодолено и стало чудом.
Именно такой подход выработался в Православии ко всем видам культуры. Образ создается и живет светом, а не тьмой. В традиции иконы вообще не изображать зло – оно не суще, не имеет лица. В этом глубокий духовный смысл поля культуры, которое есть уже не реальная, а преображаемая человеком действительность.
Но любой сад, если его не полоть, зарастет сорняками, терние способно заглушить даже сильный культурный побег, поэтому есть необходимость выпалывать сорное, чтобы не ослабевали силы земли, и расцветали сады наших сердец.
Итак, о болезнях времени и Церкви, о смущениях, о смущаемых и смущающих. (Мы будем опираться в своей работе не только на личные впечатления, но и на подлинные зафиксированные свидетельства очевидцев, непосредственных участников событий.)
Социо-педагогическая деятельность Анатолия Циденовича Гармаева начала разворачиваться в 80-е годы. Где-то на периферии (Улан-Удэ?) он получил педагогическое образование по специальности химия и биология. Но биология, видимо, не увлекала его, как не увлекало развитие в детях естественнонаучного мышления, пробуждения любви к природе, земле, созиданию и пр. – нет, интересы молодого учителя тяготели в сторону психологии, психотерапии или как сейчас говорят – гуманитарных технологий.
Первые опыты в этой области имели форму семейной школы.

Кто не знает проблем наших семей!? Это военная встреча самолюбий, не видящих друг друга, не желающих терпеть, не умеющих уступать; безденежье, усталость от борьбы с бюрократической машиной, тормозящей все творческие процессы жизни; неразрешимый квартирный вопрос, и дети, дети! косности школы – а ко всему этому, еще и мировоззренческий кризис, который черной тучей накрыл Россию: рушились идеалы, таяли опоры, на которых держалась и внешняя, и внутренняя жизнь общества. Семьи лихорадило – все искали спасения, где только можно, в том числе и у семейных психологов.Вот эту-то роль и взял на себя А. Гармаев. Надо сказать, что методик работы с семьей сегодня разработано много – семейная психология научилась сглаживать углы, выводить в смежные поля угнетающие семью эмоции и вообще научилась учить супругов "не есть" друг друга в целях разумного эгоизма. Эта семейная психология не ставила никогда духовных задач, а оставалась лишь family- терапией, пытаясь нашу русскую "карамазовскую" семью с ее вечно горящими неугасимыми страстями, привести к некоему культурному виду.
Но разбираться с каждой парой хлопотно, долго и нудно; может быть есть другой метод?
Есть! Наполеоновский! Метод движения масс в нужную им (вам?) сторону! Ведь решать проблемы можно по-разному: можно участвовать в жизни другого, а можно, так сказать, увлечь, а точнее "потащить" за собой, "выдернуть" человека из его жизни, "отправить в какой-нибудь поход" – своих проблем он тогда точно лишится.
Да как выдернуть? Судьба клещами держит, природу не переделаешь!

Надо просто захотеть и научиться! Для успеха дела лучше всего сначала "сорвать" человека с корней, оторвать от дел, от дома, вывезти на природу, в горы, в лес, в чисто поле – а там уж можно "воздействовать" и задавать новый алгоритм его поведению, мышлению и даже… чувству. Этот метод был хорошо разработан в высших партийных и комсомольских школах: выездные учебы давали результаты значительно более высокие, чем традиционная оседлая школа, соседствующая с домом и с прочими, привычными для человека узами.
И семейная школа А. Гармаева стала активно осваивать форму поселений и летних лагерей.

Предпосылки успеха "школы поселений"

Первый лагерь-поселение был организован в 1980 году.
Не безынтересно будет узнать, что первые поселения (1980–1984 гг.) имели индейскую атрибутику: люди жили в вигвамах, носили опоясания, ходили с копьями. Идеология этих лагерей опиралась на индейские традиции воспитания. Одна из рекомендуемых книг была "Земля соленых скал", автор – полуполяк, полуиндеец Сат Ок. Это традиции раннего отделения детей от родителей, полной самостоятельности в быту, воспитания природной выживаемости и пр. Почему это увлекло всех, почему поверили, пошли в такую далекую от русской традиции "экзотику"? Возможно, что бурятские (родные "учителю") и индейские архетипы имеют внутри себя некую сродность, но уж от русской культуры они – точно далеки.
И все же – почему?
Ответы подсказывает само время. Первое - жажда нового, стремление хоть как-то отойти от рутинных стереотипов, излишнее доверие к неформальному. На этот "крючок" попадались в 80-е годы многие.

Всем известно, что человек, не имеющий крепкого мировоззрения, или утративший его – мечется. "Зачем мятутся народы?" Мятутся, потому что смятение, брожение есть естественное состояние падшего разума. Это мятущееся состояние – наследие нашей раненой грехом природы. Крепость и народ, и человек обретают в Крепком – "Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…"
Но в атеистическом сознании, особенно у людей с естественнонаучным образованием, эта нецельность очень часто переходит в чувство личностной неполноты, которое толкает человека к поиску тайной силы, новой правды, которую скрывали, утаивали, а сейчас вот открыли, теперь ее можно познать, "чтобы стать-таки совершенным". Увлечение нашей технической и научной интеллигенции йогой, как формулой правильной жизни, дзен-буддизмом как теорией истинного счастья, теософией как наукой о духовном, антропософией как учением о посвященных и пр. и пр. – носили в этот период не социальный, не психологический, а богоискательский характер. Чем только не увлекались! Куда только не убегали от противоречий и трудностей жизни!
Вигвам, предлагаете? – Попробуем вигвам!
Второе, что способствовало распространению растущей популярности "гармаевской семейной школы" – это использование психотехники, которая, как от нее и требовалось, гасила критичность восприятия, быстро вовлекала человека в какой-то замкнутый круг взаимотяготения и незримой зависимости. Психотехника – сильное оружие, защищаться от него надо уметь. А если человек и не подозревает о "нападении", то в 80, а то и 90% случаев победа обеспечена – человек станет послушным, управляемым, сам не ведая того.

Есть и третья причина успеха поселений – но о ней говорить пока не будем, так как она кроется в тайне личности "учителя", не столько в его организаторских талантах, сколько в его способности вести за собой, убеждать, в особой природе его силы притяжения людей.
Итак.
Все начиналось с умело организованного ожидания. К поселениям готовились всю зиму: "учитель" читал лекции, кому не удавалось попасть на них, прослушивали магнитофонные записи в кружках общения.
Вот перед нами типичный прием манипуляции сознанием – одна из психотехник НЛП (нейро-лингвистического программирования). Прежде чем дать вам что-то попробовать в опыте, вас подготавливают к этому словом-монологом. Причем слушаете вы его не в одиночестве, а в кружке, что очень меняет подлинное восприятие, подавляет критичность, особенно, если слушается магнитофонная запись, где нет, такой необходимой для свободы восприятия обратной связи. Свобода как-то незаметно, сама собой вдруг начинает уступать место предлагаемому единству: люди, не замечая того, обсуждая услышанное, и даже протестуя, споря – все-таки оказываются втянутыми в какой-то новый круг понятий, мыслей, значений, совсем не актуальный для них раньше, а теперь вдруг целиком захвативший их.
Об этом явлении взаимного тяготения свидетельствуют все. Пленки с энтузиазмом передавались, расшифровывались, слушались – возникало горячее поле готовности.

И вот… долгожданный лагерь, где семьи оказались свободными от своих естественных родовых связей, которые всегда тяжелы; рядом была другая семья, тоже сорванная с корней. Это было новое "чисто поле" жизни, где установками "учителя" задавались новые, так сказать, "полевые" связи. К ним бы и надо относиться как к отпускным, а не как к сущностным и реальным; надо было бы сознаться себе, что правда осталась дома, и она нам не в подъем; но вот отдохнем немножко, поиграем – и взвалим опять эту тягу земную на плечи – кому ж ее передашь!
Здесь вспоминается замечательное стихотворение, шедевр средневековой корейской поэзии:

В холщовом мешке на усталой спине
Несу я любовь через горы крутые.
И все говорят, что поклажу мою
В тяжелом пути мне придется бросить.
Но если исполню я этот совет,
Последние силы меня покинут...

(Песня над озером. Лирика Средневековой Кореи. М.: Наука, 1971. с.110.)

Зная эту мудрость сердцем, но, не имея сил следовать ей, надорвавшись, не зная, к кому, куда бежать за помощью (не забудем, что это 80-ые) – семьи или отдельные супруги, отцы, матери ухватились за эти "полевые" рецепты "учителя Гармаева", за новые алгоритмы понимания жизни и поведения, и, отступая от своих представлений, от своего бесценного сокровища – личного опыта, заглушая голос своей интуиции – двинулись в поход новой жизни и оказались неожиданно… в другом пространстве.
Именно в пространстве, а не просто в группе новых друзей-знакомых. Чем же это пространство может быть охарактеризовано? Прежде всего, незримым новым центром тяготения, который особым образом организовывал и структурировал всю жизнь данного человеческого сообщества.

Особенности уклада и распорядка дня в поселениях.

Идейная и философская основа в первых лагерях, как мы уже сказали, была вся индейская. Осуществлялась же она через заданные установки для проживания.
Установки были всевозможные, они касались и общей структуры лагеря, и распорядка дня и личных отношений, и вообще разных областей жизни: физической, бытовой, душевной.
Вот некоторые типичные установки, заданные в поселениях:
Проживаем, но не переживаем! Учимся не доверять своему восприятию чувствам, так как они лгут.
Попытаемся вместе исправить, "подкорректировать" нашу совесть, нашу вечно впадающую в ошибки натуру, станем на путь поступательного восхождения, свободы от себя.
Изменим отношения в семье. Так как родители часто "мешают" своим детям, попытаемся ослабить эти родовые связи, разделим детей и родителей, или поменяемся детьми… и пр.
Например, отцу нельзя было смотреть, как дочь расчесывает волосы, а дочь никогда не должна была видеть тело матери. Отсюда мистика раздельных купаний. А была установка на вынужденное молчание, на подавление первичной реакции, ведь она неправильная! Ложная! Устраивались молчаливые походы.
О каких только установках не рассказывают "гармаевские поселенцы". Но вот что удивительно – естественную жизнь духа, чувств, никто не отстаивал, установки были приняты всеми и всеми в той или иной мере выполнялись!!! Так в поселениях возникало мощнейшее поле коллективистского единства, так сказать новый оглашенный закон.
Чем он поддерживался? Еще одной установкой – установкой на постоянные проговоры. В поселениях принимается особый распорядок дня, который утром включал обязательные прослушивания и обсуждения лекций "учителя", вечером – проговоры.

Вечерние проговоры – неусыпное око, страж не только выполнения уклада, но и прожитого дня, внутренней жизни человека, его переживаний, чувств. Во время проговоров следили за тем, как исполняются заданные установки. Проговоры обычно устраивались перед сном, что тоже не случайно: засыпали люди не с живыми впечатлениями дня, а с впечатлениями от рефлексии, от публичного "препарирования" их живых впечатлений, да и самой их душевной жизни.
Какие же темы для "проговоров" предлагались?
"Проговор о натуре" – это публичное разбирание, открывание особенностей своей индивидуальности, жизни, поступков дня, грехов – в теплом, как все утверждают, кружке дружественно настроенных сестер и братьев (!) Говорим не только о том, что увидели, услышали, что сказали нам, но и – что самое важное – живя вместе, говорим всем о себе, о своем внутреннем самоощущении. Зачем? Дорогие, зачем? Кому, кроме Бога, можем открыть жизнь души? Только навредим друг другу, станем повязаны как свидетели преступления. Обнажая себя перед другими, раним свою душу; выставляя сокровенное на публичное рассмотрение – устраиваем акт ее поругания.
"Негатив признание", когда перед сном предлагалось публично разобрать конфликты дня, обнаружить свои отрицательные эмоции и публично примириться с враждующим.
Легко ли это сердцу? Может ли оно остаться при этом правдивым? Или сделает вид прощения? Один, два, три поспешных, лживых признания – и эмоциональная сфера непоправимо травмируется, чувство правды исчезает, живое переживание гаснет, а вместо всего этого - ложь нормативных чувств.

Еще одна тема для проговоров: "Когда у меня работает выскочка" – здесь надо было отчитываться о своей словесной реакции, ловить себя на быстром "невыдержанном" слове. Ведь установка была – "Не отвечать сразу ни на что, а сосчитать про себя до десяти!" Диалог, таким образом, неизбежно принимал искусственные, рациональные формы, непосредственность реакции реально исчезала.
А задумаемся-ка, что это значит – человек без естественной живой реакции? Как его называли в нашей умной научной фантастике?..
Любая игра как психотехника имеет свою технологию, и во всех видах и актах педагогической деятельности А. Гармаева чистота технологии неукоснительно соблюдалась, но это почему-то… совсем не смущало "играющих".
Интересны фотографии поселений "индейского" времени. Интересны и горячи рассказы самих людей, которые были в этих индейских поселениях. Их воспоминания восторженны: преодолевали трудности, ходили в голодные походы, не замечали своих болезней. Этот образ даже не шествия, а именно похода, преодоления себя, перехода через… что? И зачем? Спортивный интерес? Да какая разница что? – сейчас болото, завтра поле, главное – стало легче жить!
Об этом чувстве легкости говорят многие. Что это такое? Эффект метода – поверьте! По существу, да и по форме "гармаевские" поселения были длительным психотренингом.

"Магический кристалл" гармаевской педагогики – заданное групповое действие-движение. Любая установка реализуется, то есть проникает внутрь человека, срастается с его реакциями – в движении. Вот и задаются различные виды деятельности-движения, задаются и по содержанию (направлению, структуре), и по форме (скорости, темпо-ритму и общему периоду, времени движения). Эта заданность движения начинается с утреннего прослушивания лекций "учителя" и заканчивается хронометрированным вечерним "проговором".
Остаться свободным в этом поле тяготения не удается никому, можно только… уехать из лагеря. С позором, как не выдержавшему испытаний, впавшему в гордыню, теперь уже "погибшему для спасения" и пр. и пр.
Да полно стращать! У нас там было очень хорошо! Все радовались!
И действительно – радовались, и возникали "настоящие духовные семьи", где естественные родственные чувства слабели и уже не так мучили; супружеские страсти холодели, родители уже не противились жесткой, если не сказать жестокой форме воспитания самостоятельности у детей, старшие не болели душой за младших… в общем, шел процесс "оледенения", "окаменения" сердца.
Надо ли напоминать, что евангельская традиция течет в противоположную сторону – к оживлению человеческого сердца, к всечувствованию. "Еще ли окаменено у вас сердце?" – спрашивает Спаситель своих учеников, которые страшатся, что им нечем накормить народ. – Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? и не помните?" (Мк. 8: 17–18).
В педагогической практике А. Гармаева это окаменение-охлаждение сердца становилось некоей негласной целью, и называлось оно – борьбой со страстями, с натурой.

Вот небольшие и самые безобидные "картинки с выставки".
Во многих поселениях детей в виде эксперимента отправляли на самостоятельное житие на остров или в лес. Старшие должны были заботиться о младших, в общем – школа выживания. Родители почему-то не препятствовали этому явно антипедагогическому эксперименту, потом, правда, некоторые все-таки приходили в смущение.
Так, в поселении 1988 года в Калининской области г. Старая Торопа возле озера Наговье недельный детский лагерь, по словам одной родительницы, просто напоминал концлагерь: вид детей в конце их самостоятельной жизни был как из заключения, они явно одичали. Мальчик 10 лет, когда пришел в себя, признался, что они "там все время голодали, потому и напали на продовольственную палатку, а потом вообще есть стало нечего, собирали грибы, варили их в консервной банке, один раз просто ели лягушек; а я стал собирать сено и заработал рубль, и купили хлеба". Он был очень горд своей находчивостью.
Или еще ошеломляющий рассказ очевидца: девочка ошпарила бедро кипятком, но помощь ей не стали оказывать – "само должно зажить!"
А вот из бытия взрослых (также по словам очевидцев). Группа женщин встретила в поле машину, в которой сидел их "учитель": Ой! Как хорошо! Подвезите, мы из сил выбились, устали, а идти ее километра 2–3.– Садитесь! И поехали – но куда?.. Выгрузил их в 15 км от того места, куда они шли – вот теперь настоящее будет для вас испытание, радуйтесь!
И радовались!
Такая была установка! Магическое слово психотренинга: установка – закон! Противящийся ей – пытается разрушить всю игру, а она, как неоднократно говорил "учитель" – "уже живет! Не разрушай единства! Ведь разрушение всегда нехорошо!" Что тут скажет смущенный родитель!..

Вот краешек мертвой петли метода НЛП – а попросту заморочивание словом, интонацией, личной самоуверенностью, которая на нормальных людей действует гипнотически – таким уверенным может быть только правый, убежденный… Значит, мы чего-то не понимаем…
Ах, наши хорошие, скромные люди! Почему им так нравиться быть чьей-то добычей?!
Может, какой голубок и шептал кому-нибудь на ухо, что разрушение лжи, зла, магии – это хорошо; но смущал, простите, "вид учителя". По признанию молодой женщины, однажды бывшей в лагере – "Он (Гармаев) мне казался самой кротостью. Никогда не кричит, не раздражается. А ведь у Феофана Затворника написано: хочешь стать кротким, поживи рядом с кротким".
"Блажен, кто не соблазнится обо мне!" Зачем вообще хотеть стать каким-то? Смотри вокруг – укажет Господь и пути, и труды – делай, что сможешь… На костер тщеславия отправлял "учитель" души своих учеников, возгревая в них стремление "быть хорошим"…
И сколько их?! Тех, чьи сердца оледенели, а души как бы впали в истому "ложного послушания" и "истинно правильной жизни"!
И какой пресной и еще более трудной казалась теперь реальная домашняя жизнь, как хотелось человеку из нее убежать в ту соломенную свободу, которой он глотнул - с "учителем". Но "учитель" не позволял совсем оставить свое родное место. И человек становился узником своей жизни, переставал искать в ней живых токов, угасала его творческая сила; свет под тем колпаком, которым он накрывал свою жизнь, лился уже не от живого солнца, а от мигающего с нужной частотой фонарика "учителя".

Так описываемый психолого-педагогический эксперимент дал невиданные социальные результаты – в процессе этой искусственно смоделированной жизни-игры возникла реальная новая общность – гармаевцы!
Это модель не новая. В мире к этому времени уже существует великая империя "преподобного" Муна, также утверждающая себя на новом образе семьи, "Белое братство", "Виссарион", "Киприан" и т. д. и т.д.
Но мы сильно забежали вперед. Хотя развития в подлинном смысле этого слова "гармаевская педагогика", видимо, не знает.
Менялись времена, сменяли друг друга господствующие в стране идеи – менялся и внешний уклад интересующих нас поселений; организация же внутреннего пространства лагерей: психотехника, манипуляция сознанием, введение установок на проживание, публичные проговоры о натуре, самообличение, публичное открывание грехов и пр. – вся методологическая основа, да и структура этой психо-социальной практики оставались неизменной.
С 1985 года гармаевские поселения приобрели русский, фольклорный характер. Пошла эпоха сарафанов и хороводов, карнавальных лагерей ряженых.
Ходили действительно в сарафанах (!) и косоворотках, причем особенно поощрялась одежда, сшитая своими руками, ибо она несла, по новой, теперь уже русской языческой философии, особую силу, защиту, была обережкой. Бытовые установки теперь повернули в сторону домостроевского уклада.
Уклад стал необходимой рамкой жизни, одежда – психологической характеристикой личности, а новой действенной формой общения-единения – хоровод.

Позволим себе некоторое отступление о хороводе.
Хоровод – древняя форма не родового, а видового единения. Это язык дословесного общения. Детский хоровод – игра в добрую жизнь: "сиди, сиди, Яша под малиновым кустом"… попробуй-ка вырваться из нашего круга, кто сильней? Или идем вокруг елочки наряженной: зайка с лисичкой, медвежонок с улиткой – дружный мир детского рая.
Цветение пола вызвали к жизни юношеский хоровод, который "встроился" в ритуал русского быта – эта была народная форма предсватовства. (Интересно, что у знати она приобрела вид балов, где кружились уже пары, но также по кругу.)
Но есть в хороводе и своя мистика – он не символическое, а древнемагическое круговое шествие. Недаром все шаманские пляски круговые и заговоры цикличные. Хоровод увлекает тело, убаюкиваем ум и незаметно задает новое, свое, движение чувствам.
Хоровод – цепь, и хоровод – целое. Оказавшись в цепи, ты обретаешь силы целого и невольно начинаешь жить его жизнью, радостно не чувствуя этого. Разрыв круга хоровода переживается как убиение живого и оплакивается сроднившейся с ним душой.
Но хоровод не сам движется – его ведет запевала. Он, или тот, кто за ним – истинный центр этого крутящегося пространства, этой вдруг родившейся из сцепления рук вселенной.
Но тот, кто в хороводе, ни самого хоровода, ни его движителя не видит. Дух хоровода туманит его и уводит от тяжести рокового и благословенного самостояния.

В середине 80-х пошли кружить "гармаевские хороводы" по всей-то нашей земле.
А после них, бери душу хоть голыми руками. Если индейская атрибутика еще кое-кого настораживала, то русские лагеря для большинства были – наши! игра в своих! Хотя и она давалась непросто.
Люди, бывшие в русских поселениях рассказывают, что сначала они прятались в своих сарафанах за кустами, смеялись – "что за чушь выдумали!", а потом почувствовали "правду всего этого" и стали упоенно говорить о том, что они раньше не замечали своей поступи, а теперь вот – ее чувствуют.
Сарафанных поселений было много – Калининская обл. (Хотилицы), Тамбовская, Томская, Чернобыль и пр. Как и раньше, лагерям предшествовала подготовка – зимние лекции. Структура же русских поселений также тяготеет к форме психотренинга: утренние лекции-установки, вечерние проговоры, сращение всех в психо-социальное единство в процессе заданного движения и постоянного публичного самораскрытия личности.
Росла, ширилась "новая вселенная", дифференцировалось ее устроение и управление душами ее членов. Духовные семьи теперь стали иметь "духовного главу", которого "рождали" из самой семьи. Опыт ежедневных проговоров, породил нужду в "проговорном совете", некое подобие суду старейшин, нарастал, как видим, "духовный" компонент.

И вот с 1988 года, по понятным социальным причинам, русские лагеря Гармаева плавно перешли в лагеря православные. Поселения стали ставить под монастырями: Шамордино, Оптина пустынь, Иоанно-Богословский монастырь под Рязанью, Троице-Сергиева лавра и т. д.
Тут уж практикуемые "учителем" формы "коррекции совести" и "перестройки души" приняли системный размах и получили "богословское" обоснование. Зимние лекции стали регулярными, читались они теперь в больших дворцах культуры: "Серп и молот", На Раушской набережной и т.д. А в 1990 году возникли Курсы Преподобного Сергия Радонежского, которые получили государственную поддержку как педагогическая инновация. Теперь были не только летние лагеря, но и зимние встречи-семинары.
На одной такой встрече, зимой 1991г. нам предложили выступить с докладом, а чтобы лучше почувствовать новую аудиторию – прожить, так сказать, изнутри, вместе со всеми весь семинар.
Впечатления от увиденного были ошеломляющими. Размах семинара (это было под Москвой, в каком-то приличном пансионате) выдавал явную государственную поддержку: хорошая заказная кухня без мяса, чистое белье, небольшие комнаты, не облезлые койки, отсутствие "вечно бдящего" персонала. Суть задуманного действа не была понятна, но по форме нам предлагался развернутый поэтапный психотренинг с активным элементом нейро-лингвистического программирования.

Людям задавались серьезнейшие, затрагивающие глубины их личности и судьбы темы для проговоров в кружках, причем с ограничением времени. Игра не скрывала себя, хранители времени подгоняли всех, а люди все-таки хотели выполнить задание и открывали в этих совершенно не сокровенных условиях свои души. Коллективная исповедальность создавала страшную неловкость и "повязывала" слушающих какой-то роковой нитью. Тайна, ставшая публичной, делала человека "голым среди волков". Встречаясь с кем-то из своего кружка, вы не могли избавиться от "услышанного от него". Неестественность самой этой ситуации была столь вопиющей, что хотелось только одного – молчать и заткнуть уши, чтобы как-то вернуться к жизни. Но большинство людей с каким-то даже удовольствием говорили о своих проблемах. Видно было, что заданная установка не смущает их: стыд, охранявший сокровенные тайны их души, был уже убит.
Чувство во время кружкового проговора было такое, как будто всех опоили каким-то сладким вином, а тебя обнесли – люди явно находили удовольствие в том "душевном стриптизе", который им предлагался. Протест, призыв не выполнять установку воспринимался ими как личная гордость и слабость, они были убеждены в своем превосходстве и всячески хотели помочь "новичку" преодолеть его самолюбивую дерзновенную немоту.

Затем кружки докладывали "учителю" о том, что им удалось "совместно добыть из наших душ", все это публично обобщалось, а затем предлагалась новая тема для проговора, естественно с ограничением времени. Кто не "сломался" на первом круге, должен был "пасть" под жерновом второго или, в крайнем случае, третьего. Быть там и оставаться самим собой не предполагалось.
В чем же суть этих кружковых бесед, зачем они, что дают?
Спайку. Крепкую связку людей в одно полумертвое целое…
Так, из "самого чрева китова", добыт был бесценный опыт этого "малого ада". Воочию увидели, что происходит с людьми, как через психотехнику начинает работать установка, на чем "ловят" живые души?.. Приезжали-то на семинар как всегда хорошие люди, которые хотели стать еще лучше!.. И хотя многие из них, наверное, слышали старую присказку – лучшее враг хорошего! – а все-таки соблазнились, решили "подкорректировать свои психологические реакции".
В процессе же этого дьявольского по своей жестокости коллективного препарирования душ, люди сами начинали бороться со своим стыдом и незаметно для себя открывали доступ к своему духовному центру – святое святых их личности подвергалось публичному рассмотрению и, тем самым – поруганию. Сняв духовную преграду, человек делал себя беззащитным перед силами тьмы, которые под разными масками претендует занять место Царя истинного, святой престол внутри человека. А тут – им и дорогу освободили. Не успел оглянуться, а ты уже "захвачен самозванцем", сдал себя без боя и, что самое удивительное, подчиняешься этому новому леденящему душу руководству с радостью, с ревностью.

Вот эта-то болезненная ревность и есть первый признак духовной несвободы, вовлеченности в некое мистическое поле, поле духовной зависимости.
Зависимость от "учителя" среди гармаевцев невиданная. Нам приходилось сталкиваться с тем, что люди, некогда слушавшие и расшифровывавшие его пленки, а потом отнесенные волной жизни на годы в другую сторону – сознавались, что испытывали острую сердечную боль при малейшем неблагоговейном упоминании имени "учителя". Это подтверждает мистическую природу ученической зависимости, которая с полным правом может быть названа духовным рабством.
Надо ли напоминать, что "раб божий" – это звание свободного человека...
Вспоминается здесь евангельский отрывок о пришествии к Христу учеников Иоанновых, ревновавших о своем учителе. Пророк, обращенный к истине, помогает ученикам не стать апологетами своего учителя, а отсылает их к Живой Истине – смотрите сами. И Спаситель также, уважая их свободу, на вопрос: "Ты ли, или ждать нам другого?" говорит – смотрите! что видите, что уразумеваете, что почувствуете? – то и будет вам ответом.
Свобода есть непременное условие духовной истины. Подлинно библейская традиция невозможна вне этого. Свободен путь Адама (человека), свободен и личен его ежечасный выбор. Желание "сделать" нового человека – страшное искушение гордецов, не чувствующих Промысла Божьего, не доверяющего Его путям и трудам.

Педагогика – духовный процесс, и потому тревожащая многих практика священника Анатолия Гармаева должна быть осмыслена сегодня еще и в категориях духовной целостности земного бытия, отражающих связь внутриличностной жизни человека с окружающим его общественным пространством и природой.
Духовно-педагогическое пространство является неким онтологическим феноменом. Человек не исчерпывается ни своей физической, ни психологической индивидуальностью, он больше мира, в котором пребывает. Педагогическая среда (1) как сеть реальных психологических связей есть лишь зримая, так сказать, земная часть педагогического пространства. При активизации внутриличностного духовного мира человека среда раздвигает свои границы до пространства – дух творит новую реальность (2).
Дух – первая характеристика любого пространства. Дух животворящ, и вокруг – живая цветущая и плодоносящая нива, "…древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой". Но, знаем – бывает и дух смердящ...
Живой дух стяжается живым соборным словом, словом-деянием. Роль такого слова–деяния может выполнять духовный диалог.

1 См. Выготский Л.С. Педагогическая психология. Собр. соч. т. 2.

2 О взаимосвязи пространства и среды см. Священник П. Флоренский. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М.: Прогресс, 1993.

Этим словосочетанием могут быть названы разные формы общения: и беседа, и совместная деятельность, и отдых, и молчание, и любовь… Но есть одно непременное условие для зарождения и течения этого удивительного процесса духовного диалога – он не может быть целевым. Он возникает тогда, когда нет задачи управлять человеком, прививать ему свои взгляды, добиваться какого-то определенного поведения, чувства. Поэтому настоящий духовный диалог может возникнуть только из со-бытия, из всех возможных форм жизни и деятельности, свободных от обмана, насилия и использования человека в своих целях.
Кроме того, и сама деятельность человека может быть разной: механистической, в глубине автономной, а может быть – творческой, соборной. "Работайте Господеви со страхом", то есть на совесть, ища не поверхностного результата, не личного удовлетворения, не похвалы товарищей и начальствующих – а свершения замысла, открывающегося поступательно в процессе самого дела.
Чтобы хоть как-то "работать Господеви" нужно, чтобы пребывание вместе было не насильственным сопряжением психологических и биологических разностей, а устремленностью разных – в одно, может быть, даже кажущееся простым, не имеющем явных духовных задач деяние; деяние, заданное самой жизнью, рожденное из ее нужд, которые человек своей душой и совестью способен воспринимать и чувствовать. Только когда мы чувствуем дело, а не себя, когда действуем творчески, по внутренней необходимости, а не автоматически или по указке – мы учимся "работать Господеви".

Духовный диалог в начале своем, в первой фазе рождает в человеке – не центростремителен, а центробежен по своим энергетическим токам. "Работать Господеви" – это не стремиться к себе, к своему душевному и физическому комфорту, не носиться с собой как с писаной торбой, а уходить от себя, не говорить о себе, а забывать себя – для дела, для труда, для любви, для вслушивания в жизнь.
Только при условии этого "забвения себя", этой трудной работы, мы можем ощутить высший закон над собой и увидеть, наконец, другого человека рядом с нами. Именно "забывая себя" люди вдруг начинают реально обнаруживать незримые духовные связи, пронизывающие жизнь, теперь ее глубинные струны звучат уже в их сердце. Не декларируя, не "отслеживая" изменения своего состояния, оно ведь действительно состояние, – человек преодолевает рубеж личной ограниченности, вязкости среды, стереотипных образов времени, культуры, языка – его влечет сила единения с высшим – дух творит новую реальность.
Тогда деятельность, как бы проста она ни была, наполняется духовным содержанием, и возникает живое духовное поле, ощущаемое людьми как соборное единство, восхищенность в новое благое бытие, в любовь.
Вот первая фаза духовного диалога. Она экстатическая (выход, отход от себя): через творческую деятельность человек освобождает свои высшие духовные силы от психологического "пленения". Его духовная готовность быть возделанным дает возможность Духу Божию "оплодотворить" это новое духовное поле, стать центром тяготения этой новой соборной общности. Так, из духовного диалога возникает онтологический феномен – живое духовно-педагогическое пространство.

Опыт бытования в этом духовно-педагогическом пространстве уникален, он запоминается не как факт обыденной жизни, а как причастность высшей жизни, высшему, открывающемуся нам общению. Это пребывание в духовной зоне ближайшего развития (1). И дает оно краткий, но реальный личный духовный опыт, опыт благого бытия – со-бытия.
В этой новой реальности наблюдаются закономерности, характерные для любого живого органического целого: новое живое целое дает новые возможности своим членам.
Это вторая фаза духовного диалога – эксплицитная (от "expletio" – исполнение, доведение до полноты.) Духовно педагогическое пространство как живое творческое поле активизирует, приводит в движение, воскрешает все творческие силы человека, и пока "молчит всякая плоть человеческая", каждому хоть в какой-то степени удается преодолеть ограничения своего психологического "Я". Индивидуальность же человека при этом не только не угнетается, но, наоборот, расцветает, получает возможность свершения, восполнения. Человек живет собой высшим, он становится проводником в еще не явленное, но родное и возможное.
На этом этапе, как видим, процесс духовного диалога меняет свой вектор – теперь он направлен к человеку и становится актом его внутриличностного бытия.
Духовно-педагогическое пространство как творческое целое пробуждает в человеке живое чувство правды, дает новый язык, как путь уподобления этой правде. Теперь внутреннее пространство личности созидается и насыщается ее деятельным словом. Чувство правды становится новым центром тяготения, и начинает определять приоритеты: что является основополагающим и центральным, что периферийным и частным.

1 О зоне ближайшего развития см. Выготский Л.С. Собр.соч. в 2-ч т. Т.1. М., 1982. с. 250-252.

Так "духовная вселенная" человека получает новый ОБРАЗ, который какое-то время, как некий начальный "логос", будет хранить границы святого внутреннего пространства личности, удерживать его в целостности обращенностью к высшим истинам, к сущностному центру жизни.
Этот эффект нам многократно приходилось наблюдать и в группах развития детей и в творческих группах взрослых. В пространстве духовного диалога каждый вдруг обретал духовную интуицию и, чувствуя свое высшее, небесное происхождение, начинал расти, приобретать личностное своеобразие и своим, все больше и больше открывающимся ему путем двигаться не к союзу-слиянию с друзьями, а к единению с его настоящим Прообразом. "Благословен Грядый во имя Господне!"
Духовно-педагогическое пространство обладает могучей созидающей силой, оно действительно становится благодатным полем личностного развития даже для тех, кто вначале был закрыт и не готов понести груз незавершенности.
А теперь представим себе обратное действие. Возможен ли другой диалог? Не каждый же наш диалог является благодатным со-бытием и оставляет сокровенной и расцветающей внутреннюю духовную и душевную жизнь личности!

Сейчас, кроме бытовых и служебных диалогов, против которых мы, конечно, ничего не имеем, получили невиданное распространение "скоропомощные, спасительные" психотерапевтические формы диалога. Такой диалог, в первой своей фазе почти всегда – экспозиционный, активизирующий конкретную психологическую реальность личности, привлекающий внимание именно к той психофизической и духовной ограниченности, которая и для самого человека является камнем преткновения. Если это разговор двоих, врача и пациента, то это, по сути, душевная хирургия, а никак не терапия, и мера нанесенного вреда будет зависеть только от квалификации "врачующего". Но если в поле такого психотерапевтического диалога будут втянуты несколько людей, – в нем начнутся другие, социо-психологические процессы. Какие же?
Не будем впадать в ошибки фрейдистов: обнаруживая, демонстрируя свои личные и личностные проблемы – мы от них не избавляемся. Более того, став свидетелем внутренней жизни других людей, мы препятствуем их исправлению и развитию: образ, от которого надо бы избавиться, продемонстрирован всем и этим закреплен не только в сознании признавшегося, но и в коллективной памяти данной общности. Теперь он самодостаточен – довлеет себе.

Так диалог, выводящий внутреннее бытие во внешнее создает мощное силовое поле. Какие процессы пойдут в нем?
Публичное внимание к себе, своим проблемам, делает диалог разрушительным – активизирует психологическую, а не духовную жизнь в людях. Все это укрепляет такие межличностные связи, которые и без того плотную среду реальности делают "вязкой", как бы сцементированной общими исповедальными признаниями. Духовное движение в такой среде сильно затрудняется, становится почти невозможным – люди оказываются в опыте чужой природы, чужих страстей, грехов друг друга. Этот тяжкий груз ложится на каждого, не освобождая, а угнетая, связывая личность.
Поле, среда, как любое, не оформившееся явление, тяготеет стать пространством, то есть обрести структуру. Это будет возможно лишь тогда, когда явится центр тяготения. Что может им стать при той духовной непроницаемости, в которой оказываются души людей, повязанные чужим, ненужным им знанием и опытом?
Воля. Чья-то восставшая воля, возжелавшая направить, "оседлать" эту стихийную силу тонкой человеческой природы. И действительно, нет оркестра без дирижера, нет коллектива без лидера, нет собрания без председательствующего, управляющегося с так называемой "энергией масс".

Единственным исключением здесь у нас является Церковь, собрание, с Духом Святым, Который не унижает человека управлением, а пробуждает к жизни его духовные силы – освобождает и вдохновляет. Духовно-педагогическое пространство, которое мы описывали ранее как некоторый онтологический феномен, есть продолжение этого длящегося чуда Церкви – "где двое или трое собрались во имя Мое, там Я посреди них". Но непременным условием этого собрания с Духом является устремленность каждого именно к Нему. Душа человека бежит к Священному Центру, в ней самой нарастают силы центробежные, а в возникающей новой общности – центростремительные.
Когда же внутренний взор людей обращен на самих себя – ни собрание в Духе, ни со-бытие, и вообще никакая творческая деятельность просто невозможны. А если при этих начальных условиях будет задан диалоговый режим общения и предложено в "спасительных целях" открывание "своих проблем", возникнет даже не экспозиционное ("expose" – выставлять), а презентативное, демонстрационное поле – человек застынет в нем экспонатом.
Но только при первом поверхностном взгляде эта модель может показаться статичной. Душевная эманация – психофизиологическая процесс, который очень трудно остановить. Будучи спровоцирован, он незаметно снимает печати сокровенности с личностного бытия человека и запускает новый механизм его внутренней жизни.

К тому же, говорить о себе плохо или хорошо – это все равно "говорить о себе". Презентация своих чувств рождает горячую любовь к ним, самолюбие торжествует победу, питаемое центростремительными силами "отрицательного эгоизма". В этом множестве довлеющих себе автономностей естественно зарождаются вихревые силы борьбы и противостояния. Энергетическое поле насыщается ими и "жаждет" центра, чтобы упорядочить себя, стать пространством, "вселенной". Человек же внутри этого поля также жаждет центра, чтобы хоть как-то организовать свою внутреннюю жизнь, в которой пробита гигантская "брешь".
Центр явится изнутри этой открытой психологической среды, и каждому будет дан, задан "спасительный" образ его действия – всем сразу станет легче. Этот второй этап социо-психологического диалога по механизму – имплицитный (от "im-plico" – вплетать, тесно связывать, повивать, задерживать, обхватывать). Воля, оказавшаяся в центре, будет довлеть и проявляться в каждом человеке связанностью его личных чувств, неспособностью к живому восприятию, самостоятельному суждению, решению.
Если вдруг зародится такое страшное явление – не к человеку потекут силы, а будут уходить из него. Центр такого антипространства – черная дыра, воронка, куда будет утекать жизнь; оно будет "вытягивать" волю из людей, лишать их творческой активности, препятствовать развитию, и вообще всем естественным душевно-духовным процессам, текущем в человеке. Да и можно ли будет такого "зомби", такого "биоробота" назвать человеком?..

Энергетическое поле такого "антипространства", замораживающее все живое, может быть очень сильным, в зависимости от того, какова сила "сосущего" центра. Вот откуда мощь неправедного братства! Она может возникнуть не только из союза на крови, но и от мистической (не хочется говорить духовной) связи. Связи, которая лишает человека свободы воли, чувства, желания, личного пути.
Это роковое явление и стало предметом рассмотрения в данной статье. Механизмы действия выдают, открывают здесь древнейшую форму пленения душ. Что вызвало ее к жизни? Какие общественные, внутриличностные или церковные катаклизмы? Наверное, и те, и другие. Но чтобы пришли силы восстать против этого "нового образа" семьи, любви, жизни и самой веры – надо своими глазами увидеть молодых "на приводе", со сломанной волей, ничего не видящих и не слышащих, с омертвевшей, как будто "выпитой" кем душой! И сколько их встречалось, оглушенных, втянутых в чужую судьбу! "Я жизнь положу, – слышу как сейчас голос С.Ч., – чтобы понять, куда девается сила! Два года назад пришел человек первый раз в группу, был живой, настоящий, сильный. Стал слушать записи, поехал в поселение, семинары – и теперь мертвец!"
Как вернуть человека к жизни, как оторвать от силы, усладившей и поработившей его?
Сегодня, надо сознаться, педагогическая практика Анатолия Гармаева имеет всероссийский размах. Говорят, что во время крещения, в 80-х с него взят был обет – не заниматься социо-тренингами, но, как видим, обет этот не связал силы, жаждущей наставлять и управлять – сила эта оказалась востребованной нашим хитрым временем.

В Волгограде работает уже несколько лет педагогическая школа Гармаева (училище), теперь он – священник, и тем для многих приобрел законные полномочия духовного водительства. Одна за другой выходят его наставнические книги, о которых говорить никак нельзя. С одной стороны нельзя, потому что нельзя касаться высоты и авторитета "учителя", с другой – нельзя, потому что вообще нельзя серьезно относиться и пытаться научно разобрать шаманский заговор. А издания А. Гармаева это именно расшифровки его лекций, наговоренных для прослушивания, для создания определенных установок у людей.
Жанр – неопровержимый судия. Жанр книг А. Гармаева обличает его, выдает полную свободу его сомнамбулического вещания. Не опыт, не научное исследование, не наблюдение, не художество, наконец, но "экстатическое словоистяцание", свободная смесь различных терминов, утверждений, призывов, "доморощенных откровений" и построений. Смесь бездоказательная, притягивающая к себе разве что безапелляционностью. Но любое пустоговорение таково, оно не для понимания, разбора или анализа говорится (пишется), а для возбуждения ума, чувств, для привязывания к себе, для неукоснительного следования, подчинения, причем не букве, а самому духу, властвующему в этом заданном словесном силовом поле.
Но может быть, есть там и правильные вещи?

Одна прекрасная украинская поговорка гласит – "Чтобы понять, что окорок тухлый, не надо его есть весь!" Дух, мертвый и мертвящий дух, больше, чем, что бы то ни было, обличает и книги, и практику, и учителей, "испеченных" в гармаевской школе.
Об этих учителях – особо. Любое учительствование опасно, вредно для души. Спаситель оставил нас здесь быть Его учениками, вечными учениками. Но жизнь требует детоводительства, что ж – протянем руку ребенку! Она нужна ему больше наших слов. Но ведь не такой педагогике учит Гармаев. Его учитель не прошел должной долгой школы ученичества, ничем не загорелся, не нажил своего личного опыта ни в деле, ни в жизни. Он вообще как-то удивительно бесчувствен и безличен, и этим просто пугает.
Но отважимся приблизиться к нему – и нам откроется самое, может быть циничное: раннее посвящение в учительствование в "гармаевской" школе – это один из методов блокирования развития человека, торможение его мышления. Нельзя наставлять других, пока жизнь не сделает тебя настоящим наставником. Учительствование непоправимо развращает учительствующего.
Честный человек должен был бы воспротивиться, сказать – не могу я учить других жить, у меня самого много вопросов, да и молод, и специальность другая, и не умею... Но тут его успокаивают: мы все такие и никто из нас не учитель, мы же лишь помощники, надо же помочь людям, будем друг другу помогать и так вместе спасемся…

Кто тут устоит?.. А надо стоять! Человек подавленный, жаждет подавлять других, униженный – унижать, тот, у кого, заморочив, отняли волю, сбили с пути, выдернули из родной колеи – будет неудержимо рваться к наставничеству, потому что только там он обретет некое подобие былой полноты. Только там его самолюбие получит тайное удовлетворение, и чувство личного превосходства, теперь уже увенчанное лаврами, возляжет на душу, как ее надгробная плита.
Гармаевский учитель, может быть, вовсе и не учитель. Ни одной-то педагогической ситуации разрешить ему без психотехники не удается, никаких-то помогающих детям методик не знает, и "родить" их в учебном процессе, который есть живое искусство – не может! Не только ребенка, никого и ничего он не чует, потому и жалости не знает, и стремиться лишь к одному – "железной рукой загнать человека в клетку рая, нарисованного "учителем".
А еще ведь есть, по Гармаеву, ступени духовной зрелости. На какой вы находитесь? На этой? А я – на следующей! Значит, мне видней, что вам полезней, слушайтесь и не смущайтесь, это все для вашего спасения и блага…
Осталось сказать только о том, что многие из учеников этого "всеучителя" теперь в духовном сане. Их верность непоколебима. Не смущаясь своей молодостью, они учат нас несмышленых жить, дышать, ходить, любить, обнимать подруг, мужей, распознавать "аномалии родительской любви" – и откуда все это им известно?!

Новые книги наполняют церковные прилавки, приучают нас к "НЛПишным" технологиям, приемам, приручают: "И на что вам ваша свобода, одни хлопоты от нее и грехи!" И то правда! – умно учат, умело говорят, льют новый "свет православия". Нет вопросов! Вот все больше людей вокруг и хотят быть учителями, чтобы тоже всех учить…
Порой кажется, что "гармаевская педагогика" – это какая-то газовая гангрена в теле нашей измученной перестройками и нововведениями России. От какой раны она пошла, и как остановить распространение этой духовной болезни, снедающей души людей?
Кому понадобилось водружать этого ламоподобного колосса в нашем русском поле? Но, не забудем: как все колоссы – он на глиняных ногах. Если не приближаться к нему, не цементировать его основание нашим поклонением и подобострастием, не выкладывать пороги мрамором нашей верности – дождь, обычный Божий дождь размоет опоры – и рухнет кумир. Ибо стоит он только нашим самолюбием, пристрастиями и слабостями.
Да не убоимся тьмы, испокон веков воюющей со светом!

Группа православных педагогов. Москва.